Неточные совпадения
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и
в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что
увозит обоих детей к себе, затем вывела их
в чем были, завернула
в плед, посадила
в карету и
увезла в свой
город.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо
в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно
в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец!
Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— Пожалеете меня, подлецы! — заметил он собравшейся толпе, когда его под конвоем
увозили с Фотьянки
в город. — Благодетеля своего продали…
Переворот
в жизни пана Лавровского совершился быстро: для этого стоило только приехать
в Княжье-Вено блестящему драгунскому офицеру, который прожил
в городе всего две недели, но
в это время успел победить и
увезти с собою белокурую дочь богатого трактирщика.
Затем,
в среде государственных крестьян, мироедами прозывались «коштаны», то есть — горлопаны, волновавшие мирские сходки и находившиеся на замечании у начальства, как бунтовщики;
в среде мещан под этой же фирмой процветали «кулаки», которые подстерегали у застав крестьян, едущих
в город с продуктами, и почти силой
уводили их
в купеческие дворы, где их обсчитывали, обмеривали и обвешивали.
Эта возмутительная история возбудила везде
в городе только смех, и хотя бедная поручица и не принадлежала к тому обществу, которое окружало Юлию Михайловну, но одна из дам этой «кавалькады», эксцентричная и бойкая личность, знавшая как-то поручицу, заехала к ней и просто-запросто
увезла ее к себе
в гости.
И, подпрыгивая, он рассказал далее, что из
города выбрали и
увезли всех, Марка, Комаровского, Рогачева и ещё каких-то мужа с женой, служивших
в земской управе.
— Нет, к ней не ходите: ее
в деревни не берут; она только офицерам, которые стоят с полком, деньги под залог дает да скворцов учит говорить и продает их купцам. Вот становой у нас был Васильев, тот, может быть, и мог бы вам что-нибудь сказать, он
в душевных болезнях подавал утешение, умел уговаривать терпеть, — но и его, на ваше несчастие, вчерашний день взяли и
увезли в губернский
город.
Параша. Ну, так что ж? Ты знаешь,
в здешнем
городе такой обычай, чтобы невест
увозить. Конечно, это делается больше по согласию родителей, а ведь много и без согласия
увозят; здесь к этому привыкли, разговору никакого не будет, одно только и беда: отец, пожалуй, денег не даст.
— Спешить, спешить! — вскричала она, встрепенувшись. —
В ней главная беда, главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних, раззвонят по
городу, — что, уж верно, и сделано, — то все пропало! Она не выдержит этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленно надо
увезти князя
в деревню! Слетаю сама сперва, вытащу моего болвана и привезу сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот выспится — и отправимся! — Она позвонила.
— Ну, ладно, потом разберем, — ответил воевода. — Кабы не вырастил такую вострую дочь, так отведать бы тебе у Кильмяка лапши… А ты, отецкая дочь,
уводи отца, пока игумен не нагнал,
в город.
— Господи, да — что же это? За что? Ведь это — хозяин, хозяева мы! Ну, дайте я
увезу его, ему лечиться надо,
в город надо ему! Да — позвольте же увезти-то…
— Послушай, добрый человек, — произнес Антон, оглядывая с беспокойством постоялый двор и навесы, — послушай, мотри, не было бы лиха… не обидели бы меня… не
увели бы лошаденки; я слышал, народ у вас
в городах на это дело добре податлив…
Александр не раз являлся
в город, отнимал у жены все зажитые ею платья и вещи и рубил их
в мелкие кусочки на пороге, а жену избивал и
уводил в деревню.
Их рассуждения очень сильно напоминали остроумие и сообразительность жителей того
города,
в котором Чичиков покупал мертвые души и собирался
увезти губернаторскую дочку…
Надел он на него мешок. Пошел Аггей, ни слова не сказавши,
в город. Идет, а сам думу думает о своей напасти и не знает, откуда она на него пришла. Обманщик, видно, какой-нибудь, на него похожий, его платье взял и коня
увел. И чем дальше идет Аггей, тем больше сердце у него разгорается. «Уж покажу я ему, что я Аггей — настоящий, грозный правитель. Прикажу на площадь отвести и голову отрубить. А пастуха тоже так не оставлю», — подумал Аггей, да вдруг вспомнил про мешок и застыдился.
— Да уж лет тридцать прошло с той поры, как его под стражей из Луповиц
увезли. Я был тогда еще внове, только что удостоился принять рукоположение, — отвечал отец Прохор. — Но его хорошо помню — важный такой вид имел, а корабль у него не
в пример больше был теперешнего. И
в том корабле были все больше из благородных да из нашего брата, духовенства… А вот мы и приехали, — прибавил отец Прохор, указывая на огоньки и на белевшие
в полумраке здания губернского
города.
Ростовы уезжают из покидаемой войсками Москвы.
В гостиной сидит их зять, полковник Берг, прямой предок нынешних истинно-русских инородцев. Он восхищается «истинно-древним мужеством российских войск» и почтительнейше просит старого графа уступить ему одну подводу, чтоб
увезти купленную по случаю очень прекрасную шифоньерку с аглицким секретом. На дворе нагружаются добром подводы, и отовсюду на них с завистью глядят покидаемые
в городе раненые. Тут же стоит Наташа с братом Петей.
Там,
в городе, ни мебели, ни прислуги… всё на дачу
увезли… питаешься чёрт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда,
в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре… тьфу!
А у нас, ведь знаете, как делается: пока гром не грянет, никто не перекрестится; а там и пойдут телеграммами губернатора бомбардировать: «Войска давайте!» И холеры-то пока, слава богу, у нас нет никакой, а посмотрите, какие уже слухи ходят: пьяных, говорят, таскают
в больницы и там заливают известкой, колодцы
в городе все отравлены, и доктора, только один чистый оставили — для себя; многие уже своими глазами видели, как здоровых людей среди бела дня захватывали крючьями и
увозили в больницу.
Арестовали
в саду во время работы Афанасия Ханова. Арестовали почему-то и Капралова,
увезли обоих
в город. Гребенкин скрылся. Тимофей Глухарь тоже скрывался, а вечером,
в сумерках, бегал по дачам и просил более мягкосердечных дачников подписать бумагу, что они от него обиды не имели. Почтительно кланялся, стоял без шапки.
Егора Никифорова снова
увели в камеру. Гладких уехал
в город.
Уцелевших жителей опальных
городов сотнями
уводили в Александровскую слободу, где они
в обширных теплицах ожидали своей участи.
Здесь Густав Бирон уже нашел своего брата, герцога, арестованным со всем семейством и сам просидел под стражей до сумерек 9 ноября, когда к дворцовой гауптвахте подъехали два шлафвагена, из которых
в одном поместилось все семейство герцога Курляндского, отправлявшегося на ночлег
в Александро-Невский монастырь, с тем чтобы на другой день оттуда следовать
в Шлиссельбург, а
в другой посадили Густава Бирона и
увезли в Иван-город.
Евреи из Антиохии делали ему большие заказы и, забирая себе его «златокузню»,
увозили его художественные произведения
в свой
город и там продавали по чрезвычайно высокой цене и наживали большие выгоды.
Встревоженные этим, аскалонцы считали возможным, что ободрившиеся разбойники, при чьей-нибудь тайной помощи, проберутся, переодетые,
в самый
город Аскалон, нападут на темницу, выбьют дверь и
уведут Анастаса, которого одно имя внушало всем содроганье.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие
в Москве, то на 136 подводах
увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял
в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и
увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал
в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал
в альбомы по-французски стихи о своем участии
в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Благочинный и перегудинский поп всё это выслушали, все записали и оба к той записи подписались, прочитали отцу Савве, а потом пошли
в церковь, положили везде печати и уехали
в губернский
город к архиерею и самого отца Савву с собой
увезли.